Здравствуйте дорогие друзья!

   Решил написать о Городе в к тором родился и вырос, куда вернулся после армии и где создал

 семью. Но так как талантом писать обладает моя половина, то я просто решил представить 

 рассказ о своём Городе, который написал мой земляк -Вадим Нестеров.

     "Я стал рассказывать, но мне сказали, что это неинтересно и такие истории продаются по копейке" (Игорь Пронин, "Мао")

При первом взгляде на эту стайку человечьих щенков в голове возникала мысль о каком-то социальном эксперименте - столь "разнопородной" была эта компания. Казалось, какая-то балующаяся высшая сила понадергала людей со всего земного шара, людей, которые просто не могли, не имели никакого права встретиться. 

Вот два пацаненка, отколовшись от основной группы, громко обсуждают вчерашний фильм. Предки одного мотыжили виноград на каменистых горных склонах Средиземноморья, пращуры второго утопали по голень в жидкой грязи рисовых чеков на другом конце материка, в Юго-Восточной Азии.

 Один был греком, другой - корейцем, а кроме них в толпе, шествующей по улице, наблюдались казахи и чеченцы, украинцы и каракалпаки, немцы и узбеки, евреи европейские и евреи бухарские, татары, русские, азербайджанцы, осетины - да кого там только не было!

Многообразие лиц, рас, языков и культур было таким беспредельным, что любой этнолог, всю жизнь пытавшийся разобраться в особенностях столкновения двух, максимум трех культур, на раз бы двинулся умом. Пацанов же это несходство ничуть не волновало, для них и впрямь не были ни эллина, ни иудея - они родились в этом жутком коктейле. В Городе.

Город был создан исключительно и только для них - в этом они были убеждены. В их жизни просто не было другой среды обитания, ничего более органичного, привычного и родного. Выйдя на улицу, они даже не вливались в Город - Город был просто продолжением дома, столь же знакомым и привычным.

 Нельзя сказать, что они знали его как свои пять пальцев - свои пять пальцев они знали несравненно хуже. Какой дурак будет в детстве изучать свою руку, когда вокруг столько всего интересного? Изучение Города начиналось еще в младенчестве, и годам к десяти они знали его до последнего закоулка, до самых незначительных мелочей, вроде канализационного люка, скрытого вон за теми кустами.

Город любил этих детенышей. В самое пекло азиатской жары, когда даже асфальт податливо течет под ногами и все живое стремится забиться в тень, он услужливо подсовывал им озеро Старого парка, обрамленное ширмами свесившихся до земли плакучих ив, завлекал водяной пылью фонтанов Нового парка или заманивал бассейном, где, за копейки купив абонемент, можно было часами нырять, плавать или просто мокрыми шоколадными тюленями валяться на бортике.

Когда их донимал голод, он, подмигивая, предлагал им еще теплые булочки в кафе "Ромашка", и даже если у тебя не было 9 копеек, булочки можно было втихаря стырить через решетку заднего хода, куда их выставляли на противнях остужаться. Запить эту пищу богов всегда можно было газировкой из автомата с общественным граненым стаканом. Впрочем, газировку можно было получить и у дяди Алика, в "газбудке" возле универмага, где тот дни напролет подкрашивал воду требуемым сиропом из огромных стеклянных кульков.

Дети платили Городу ответной любовью, да и как иначе - ведь не было числа тем сокровищам, которыми он их снабжал. Они были свято убеждены, что живут в лучшем месте на земле, и, надо признать, для этого мнения были основания. Город действительно был красив - зажатый между горами и степью, он утопал в зелени и это не фигура речи. Не было ни одной улицы, которая не была бы до предела насыщена разросшимися деревьями, кустами или многоцветьем бесчисленных клумб. Любимые всегда красивы, а жители искренне любили Город, поэтому он был ухоженным, чистеньким, и приветливо улыбался всякому.

Как уже говорилось, Город любил этих детенышей, и поэтому заботливо растил из них людей. В его школах были хорошие учителя, многие из которых приехали после столичных вузов на целину за романтикой, да и так и остались в Казахстане. В итоге выпускники безо всяких репетиторов поступали в престижнейшие вузы, удивляя экзаменаторов уровнем провинциальной подготовки.

 Через взрослых он как-то незаметно, исподволь, обучал пацанов и девчонок немудреным правилам жизни среди людей и умению всегда оставаться человеком. Правилам очень простым, но оттого лишь более действенным. Нравы в Городе были патриархальными, и у приезжих жителей мегаполисов часто вызывали снисходительные усмешки, но горожан это мало волновало.

 Они знали, что живут так, как положено жить человеку - поминутно здороваясь на улице со знакомыми (читай - с половиной города), заходя в гости без приглашения, собираясь на праздники огромными компаниями и выставляя накрытые столы во дворе.

Город был действительно хорошим воспитателем, поэтому питомцев своих отнюдь не по шерстке гладил, прекрасно понимая, что тепличные растения при высадке в грунт могут и не выжить. Нравы в нем были не только простыми, но и суровыми - ни один мальчишка, даже самый домашний, не мог прожить там, не подравшись многократно.

 Нельзя было вырасти, не обучившись насущному умению нападать и отбиваться, стойко держать удар и упрямо подниматься после поражения. Периодически он отрывал детей от родителей и отправлял их то в пионерлагерь, то "на хлопок", заставляя их уметь жить самостоятельно. А потом они уже сами начинали выбираться - то в горы на несколько дней, то на рыбалку на мопедах, то еще куда…

Так что в принципе, жить в Городе было приятно и не скучно. Поначалу. А потом дети взрослели, и начинали понимать, что Городом мир вовсе не исчерпывается. Что где-то там, за горами или за степью, есть большой мир, где идет другая жизнь. Там есть миллионные города, там метро и самолеты, там живут артисты, которых показывают в телевизоре и кинотеатрах, там есть море, по которому корабли уплывают в дальние страны. И они начинали мечтать…

Все дети рано или поздно понимают, что папа не самый сильный, вот и наши заметили, что Город оказывается, очень маленький - за пару часов пешком обойти, и глубоко провинциальный. И это была сущая правда - даже в масштабах области Город был глухой периферией. Он был поселением горняков, возникшим на залежах свинцовой руды, а полезные ископаемые, извините, на другое место не перетащишь. Стройся там, где они нашлись. А нашлись они, как в той песне - "от больших дорог и линий вдалеке".

 В город вела одна-единственная дорога, и она же из него и выходила. Эдакий аппендицит, по которому даже до областного центра больше четырех часов на автобусе - единственном имеющемся в наличии виде общественного транспорта.

Действительно, впору было поддаться параноидальным настроениям и заголосить об опытах на людях. И впрямь - чем не глобальный эксперимент? Загнать сорок языков и народов в отроги Тянь-Шаня и практически запереть их там, заставив вариться в собственном соку.

 Горожане были лишены даже удовольствия глазеть на проносящиеся поезда, они вообще практически не видели новых лиц, там не было проезжающих, только редкие приезжие, специально забиравшиеся в Город по каким-нибудь важным делам. Приезд артиста Пуговкина, которого неведомыми путями забросило в Город с выступлениями, вызвал там ажиотаж почище оккупации.

Но если этот неведомый экспериментатор, затеявший развлечение в духе "Града обреченного" Стругацких, учинил этот невообразимый микс для того, чтобы насладиться шумными последствиями вавилонского смешения, то он обломался по полной.

Народы ужились на удивление мирно, смешавшись, но не растворившись. Потомки Чингиз-хана и Александра Македонского мирно попивали чаек под виноградником, обучая друг друга премудростям приготовления плова или солений из баклажан. А их отпрыски в это время играли на улице в "лянгу", выдыхая "Одна люра - пара!" или просто шумно выясняли отношения, щедро пересыпая русский мат всякими "дево сопсали" и "акинауски", которыми их взаимные языковые заимствования, собственно, и ограничивались.

Впрочем, дети быстро росли и рвались в большой мир. Рано или поздно, эта тяга приводила их на автовокзал, откуда рейсовый "Икарус" увозил их к поездам и самолетам, к которым они так стремились.

Однажды оттуда уехал и я - провожаемый всей родней, внутренне паникующий, но с упрямой решимостью покинуть этот выученный уже до последней трещины на асфальте Город.

Город грустно, но понимающе посмотрел мне вслед, и махнул на прощание ладонью старого базара, за которым и потянулась трасса, отмеченная столбиком с перечеркнутой надписью "Кентау".

Дальше… Дальше было примерно то же, что у других. Ошарашенность от массы народа, головокружение от тамошней свободы нравов, потерянность и растворенность в этой круговерти не желающих друг друга знать людей. Стеснительность за собственную дремучую провинциальность, ошарашенное удивление оттого, что я, оказывается, говорю с жутким среднеазиатским акцентом.

 Исступленная тоска по Городу ночами в общаге, которую можно было задавить лишь не менее яростным нежеланием возвращаться побежденным. Все мы, думаю, неистово вгрызались зубами в большой город, втискивались в него, с кровью и слезами сдирая с себя прежнюю оболочку. Лимита - она, собственно, везде одинаковая, что в Москве, что в Ташкенте, что во Владивостоке, что в Новосибирске.

Уроки, данные Городом, пошли впрок - мы умели учиться, и обладали достаточной волей, чтобы переломать себя. Вскоре мы уже ничем не отличались от жителей мегаполисов, говорили чище местных уроженцев, и, в принципе, вполне нормально устраивались на новом месте. Иногда мы приезжали в Город, но уже так… В гости.

ПРИЕЗЖАЛИ, а не ВОЗВРАЩАЛИСЬ.

Удивлялись - насколько же здесь ничего не меняется, пили водку с оставшимися в Городе друзьями, и, безбожно привирая, хвастались своими успехами. Впрочем, зов Города становился с годами все тише и тише. Что он, собственно, мог предложить нам? Ха! Нам, покорившим и познавшим столицы?

А потом возвращаться стало некуда - Город умер.

Умирал он долго, мучительно и неприглядно. Пришли новые времена, и кормивший весь город горнорудный комбинат встал. Работать стало негде. Горожане очень долго на что-то надеялись, никак не хотели верить, что они больше никому не нужны. Но потом жизнь в домах без отопления и воды, без денег, и, самое главное - без малейших перспектив сделала свое дело. Под шелест газетных заголовков "Город-сад становится городом-призраком" начался Исход.

Греки перебрались в Грецию, евреи уехали в Израиль, немцы укатили в никогда не виденный Фатерлянд. Драпали все, вне зависимости от национальностей - русские, казахи, татары, корейцы. В Алма-Ату, в Омск, в Подмосковье, в Новосиб, в Монголию, на Алтай, в города и деревни, на заработки и навсегда.

 Сбросившись, высылали ходоков, потом снимались целыми семьями - гуртом приживаться легче. Уезжали в прямом смысле слова с одним чемоданом - на контейнер не было денег, а продать толком ничего уже было нельзя - некому. Вдоль домов на улице стояла мебель, предлагаемая за гроши, и за "стенку" выручали больше, чем за квартиру.

 Оставшиеся зимой рубили деревья, жгли их на дрова, пытались как-то выкручиваться, выходили по той самой единственной дороге на "марши отчаяния" с намереньем идти 800 км. до столицы, но огребали дубинками от ОМОНа или поворачивали обратно, опять поверив обещаниям. Потом все окончательно уверились - это уже агония, раз даже в мэры Города никто идти не хотел.

Потом затопили шахты и Город умер окончательно.

Для меня то, что сейчас - это уже просто город. Не Город. Не мой.

Простите.

Мой - до пятидесятилетия не дожил.

Потом… Потом было много чего. Было запоздалое осознание, что заехать еще можно, а возвращаться некуда. Был пьяный и сумбурный разговор с земляком во Владивостоке, где этот капитан третьего ранга в отставке, раскрасневшись, бил здоровенным кулаком по столу и кричал, что купит билет и поедет туда, хотя там давно никого не осталось - но ему проститься надо. Был телефонный звонок моего двоюродного брата из Германии: "А ты знаешь, что в интернете есть сайт, где наши собираются? Записывай адрес".

Потом был шок, самый настоящий. И ошарашенное удивление: сколько же в мире таких как я - бездомных беспризорников. Было откровенное хлюпанье носом во время чтения всех этих 3080 сообщений. Было лихорадочное выписывание нужных е-мейлов. Были ночные звонки из Германии от друзей, с которыми не общался почти 20 лет с ревом в трубку и бессвязными криками:

- Блин, п**ц, 20 лет!! А ты-то как к фрицам угодил? На немке что ли женился?

- Да у меня же мама - немка, идиот!

- Да я то откуда знал, кто там тогда национальностями считался!

Были е-мейлы от такого же придавленного нахлынувшим собрата: "Привет.... Это ты? Помнишь.... Ахмед-магомед вязанка дровов... Серега Фурманов ??? Помнишь как на жопах с перевала съезжали после Батырбаса.. Блин... неужели это ты.. Пиши....". Были выкладываемые из Афин и Москвы, Торонто и Хайфы фотографии, сопровождаемые щебетом комментариев.

Я часто думаю - если это обычная ностальгия, то почему она прорезалась в один год, причем у всех одновременно? Зачем я лежал без сна после этих звонков, и, как излечившийся от амнезии, впитывал и впитывал в себя пробуждающие воспоминания? Почему ложившийся слой за слоем снег вдруг сорвался лавиной, и информация побежала по цепочке из города в город, с легкостью перемахивая государственные границы и континенты?

Я ведь неглупый человек, я прекрасно понимаю, что кроме детства, нас ничего не связывает, и при встрече нам, скорее всего, будет не о чем говорить. Так почему же мы все равно так упрямо тянемся друг к другу, чего нам не хватает в нашей давно уже устоявшейся жизни? Похоже, действительно этого ощущения: "Мы с тобой одной крови - ты и я".

Постоянное общение вряд ли возможно, да и нужно, но почему раз в пару месяцев я обязательно захожу на сайт, даже не для того, чтобы что-то написать, а просто чтобы получить подтверждение: "Мы живы, мы есть, мы никуда не делись".

А может, и впрямь, Город не умер? Вдруг он просто растворился в нас, своих питомцах, растекся по земле, спрятавшись частичкой в каждом из нас? И там без проблем поместился весь.

Целиком.

С книжным магазином возле УПК и городским сумасшедшим Васей Би-Би; непереводимой шуткой "Что находится между спутником и космосом?" и "Верблюдкой" c "Ханским троном" в Каратауских горах; мокрым снегом, падающим на лицо в бассейне зимой, пионерлагерем "Юбилейный" и всем-всем остальным, что на всей Земле знаем только мы.

Я люблю вас, братья и сестры. Будьте счастливы.

"Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял Господь их по всей земле" (Быт. 11. 9)